Миниатюры
new
Рассказы
Повести
Мой дневник
|
Поцелуй Родена (Романчик)
11Итак, мы продолжаем игру в «шляпу». Иногда пятым с нами играет Шинкарев — тогда бумажек выдают не по двадцать пять, а по двадцать, чтобы игра не слишком затянулась.
— Имена собственные нельзя! — напоминает ему Мартышка.
Шинкарев мыслит эксцентрично и склонен нарушать установленные правила, трактуя их по-своему, поэтому предупреждение актуально.
— А имена числительные? — спрашивает он, прикидываясь недоумком.
— Не разрешай, — советую я, обращаясь к Мартышке. — А то он все листочки просто пронумерует.
— …И мне, конечно, достанется объяснять число «один», — обреченно роняет Родион. — Адын, савсэм адын…
Дело в том, что игра в «шляпу» заключается в следующем: шляпа идет по кругу, и тот, кто держит ее в руках, должен, вытащив наугад бумажку, объяснить сидящему слева от него содержание того слова, которое ему досталось, чтобы тот понял и произнес вслух; цель его партнера — как можно скорее угадать это слово и приступить к новому; на угадывание слов им дается полминуты, после чего шляпа переходит дальше; при объяснении нельзя употреблять слова, однокоренные с искомым, а также помогать себе жестами.
— Адын — это ведь половинка от пары, Родя, а? — спрашиваю я, подмигивая. — Или неполный дуэт?
— Если бы я услышал такое объяснение, я бы ответил: «одна», — с дьявольской улыбкой парирует Роден. Мартышка одаряет его влюбленным взглядом и, кажется, сучит ножками под столом.
— А почему, например, не «солистка»? — наношу я новый удар. — Или «солист»? Как, по-твоему?
Но он не успевает ответить, потому что встревает Сусанна:
— С маленькими числами вообще неопределенность выше, чем с большими, — замечает она. — То ли дело: двадцать адын…
— Очко? — совсем по-детски не сдерживается Мартышка.
— А все, что больше двадцати одного — это уже перебор? — ехидно спрашиваю я.
— Нет, правда, уже во втором десятке числа определяются однозначно: дюжина, чертова дюжина… — развивает свою мысль Сусанна.
— Не скажите, деточка, — возражаю я. — А одиннадцать, четырнадцать?..
— Препубертат, пубертат… — осторожно вставляет Шинкарев тоном того же недоумка; вдобавок теперь он имитирует заикание. — Трр… трр… трудный возраст!
— Трудно, но зато как интересно, — бормочу я в усы, подмигивая ему. — Да и просто вкусно, такое лакомство: земляника со сливками. На полдник…
— Почему на полдник? — бесхитростно интересуется Сусанна.
— Потому что в восемь все должны вернуться домой к ужину, — тоном терпеливого репетитора объясняет ей Роден. — Ты уже забыла, как это бывает?
Сусанна на минуту задумывается, а затем густо краснеет. Прелестно.
В перерыве Шинкарев выходит на воздух покурить. Мы составляем ему компанию — терраса ориентирована на запад как место любования солнечными закатами. К чаю подавали еще и ликер, так что состояние умов на текущий момент можно без преувеличения считать шатким.
— А кто у нас где сегодня спит? — спрашиваю я с предупредительностью гостеприимного хозяина. — Предлагаются три лота: двуспальная тахта в баньке, двухместный матрас на втором этаже и трехместное лежбище в хозяйской спальне. Примечание: Шинкарев привык спать в баньке, а я — на своем месте в доме.
Надо добавить, что Родион всегда ложится один, с кем бы он ни приезжал, — привычка доктора сохранять врачебную тайну, надо полагать.
— Да-да, я в баньке, — подтверждает Шинкарев, сладко затягиваясь.
— А я наверху, — вторит ему Родион, устремив взгляд к горизонту. — Адын, савсэм адын…
— Деточка, тогда вас придется положить в баньку, — извиняющимся тоном обращаюсь я к Сусанне. — Там прекрасная тахта, а мой друг будет надежно охранять ваш сладкий сон. То есть, сладость вашего сна, я имел в виду. Поклянитесь, Шинкарев!
Тот в замешательстве. Возникает великолепная пауза — даже слышен комариный писк над чьей-то макушкой.
— Вообще-то я планировал отоспаться, — дипломатично произносит педагог, взяв себя в руки. — За прошедший учебный год накопилась изрядная усталость…
— Угумм, — отвечаю ему я. — В таком случае девушку кладем на второй этаж. А вас с Родионом в баньку.
Роден с Шинкаревым смотрят друг на друга, дико вытаращив глаза, — в профиль они похожи на человека, испугавшегося своего отражения в зеркале. Немая сцена.
— Я одна в незнакомом месте боюсь, — театрально голосит Сусанна, надеясь добавить соли в сюжет этого водевиля.
— Ойй! — поворачиваюсь я к ней. — Тогда ложись с нами третьей! Посерединке!
— Агаа! — смеется она.
— Или иди-ка ты лучше в баню! А третьим мы возьмем к себе Родена. Наверху ночью бывает прохладно. Тем более одному…
— Ничего, я закаленный, — вступает Родион, внезапно утративший чувство юмора. — Не замерзну.
И с чего бы это? Если всё чисто…
Да уж, дружочек, ты-то не замерзнешь, — думаю я. — Эти сластолюбивые негодницы будут бегать к тебе по очереди, чтобы испить чудесной влаги из твоего сосуда. О, твой сосуд, Роден!..
|
|