Миниатюры
new
Рассказы
Повести
Мой дневник
|
Процедурная Специальная версия для внеклассного чтения на чердаках и в подвалах
7Затихли звуки скрипичного концерта — как капли дождя под порывами улетающего ветра сорвались с веток последние ноты дивной музыки, и уже на последней из них Яся безмятежно спала, уронив на топчан растрёпанную головку и мирно посапывая в облезлый больничный дерматин.
Скворцова, Скворцова, — не выходило из головы Сульфидова. — Неужели Яся — его дочь? Он тщился припомнить месяц или хотя бы время года того дежурства десятилетней давности, когда он, не произнеся ни слова, крепко взял за руку черноглазую практикантку, похожую на девочку-цыганку, и поволок ее в смотровую; как запер дверь изнутри на ножку стула и как она посмотрела ему в глаза — испуганно и умоляюще, что обычно расценивается, как просьба не делать этого, но доктор всегда понимал такой взгляд как мольбу сделать это немедленно, здесь и сейчас — днесь…
И когда он теперь, раскрыв историю болезни, прочитал дату рождения девочки: 29 февраля, — и отсчитал положенные девять месяцев назад, получив в итоге 29 мая, он воскресил в памяти опаловый свет той белой ночи и через настежь раскрытое окно — острый запах черемухи, мучивший его всё дежурство, до самого утра. Уперев невидящие глаза в худенькую тетрадку, доктор ясно вспомнил, как отчаянно, по-щенячьи вскрикнула санитарка Скворцова, когда он наддал сзади и провалился в горячее, чтобы сделать его еще горячее…
Какое же отчество записала? — вдруг спохватился Сульфидов, пытаясь сфокусировать взгляд на имени больной, и когда ему это удалось, прочел: Скворцова Ясима Руслановна. — Ну, правильно, по молодости он обычно представлялся Русланом…
Спящей Ясе доктор собственноручно сделал пару «правильных» инъекций и зафиксировал назначения в истории болезни: антидепрессанты, общеукрепляющие, витамины. Плюс отцовская ласка, — добавил он про себя. — Не исключая и кожаных пиявок при крайней необходимости. Затем Сульфидов вернулся к девочке, чтобы развязывать узлы на жгутах. Поскольку одна рука была забинтована, он помог себе зубами, освобождая дочь от фиксирующего материала.
Наконец, путы были сняты, и Рашит Ильясович, тяжело дыша после борьбы с узлами, повернул дочку на спину. Ясино лицо выражало полную безмятежность. Доктор некоторое время молча вглядывался в светлый детский лик и, казалось, узнавал в нём то себя, то санитарку Скворцову из приёмного отделения, то ангела, летящего над облаками.
Зачем же мы живем, как уроды? — думал он. — Ужели нельзя иначе? Чтоб всё по-другому, по-людски… Чтоб и жизнь — человечья, и любовь — свежая, ароматная, как майский мёд… Почему же у нас-то всё через задницу?.. Мы ведь не любим — нет… Мы пользуем друг друга, как пользуют кондомы!.. Какая же это мерзость — невыносимая… Да что там, мерзость, — это куда как хуже: убогая жалкая пошлятина! Почему он ворует у жизни то, что принадлежит ему по праву?!
Яся Скворцова, доченька — она ведь вся его, со всеми своими причудками, смешинками, слёзками и слюнками… Со всеми своими входами и выходами, вдохами и выдохами, губками, гландами и яичниками… Так что же это за дурацкая игра в изнасилование друг друга?! Соревнование умалишённых: кто ловчее извернётся и укусит зазевавшегося — воткнёт ему в плоть свои зубы или ногти, или что там у него ещё чешется…
Сульфидов встал на колени, прижался горячими губами к виску девочки и стал шептать что-то — сначала невнятно, но затем всё более различимо.
— Ну, как ты, малыш?.. Тебе ведь уже лучше, Ясенька, — тихо бормотал Рашит Ильясович, впервые в жизни называя дочь по имени. — Конечно, лучше… Теперь всё будет лучше… Ты больше не потеряешься, мы с тобой играем в одной команде… И никакой зверь нам не страшен — пусть уходит… Мы спустим его в туалет, глиста поганого… А не захочет уходить, мы клизму поставим — выгоним гада!..
…После концерта по радио началась литературная передача: голос артиста читал главы из повести какого-то известного, но забытого русского писателя.
«…Эта любовь, как мы заметили по часам, продолжалась пятнадцать минут.
Зима держалась утренними и вечерними морозами. Ночью все подваливал снег, — но с нашей горы ветер сдувал снежную пыль, и на солнце она сверкала ослепительно чистым серебром. Громоздились новые летние облака над снегом, в лесах просвечивало голубое небо, вороны орали, не помня себя, синички все до одной пиликали брачным голосом, на лисьих следах показалась менструальная кровь.
Из шестидесяти трех дней собачьего плодоношения приходят последние. Даже самые маленькие верхние сиси Кэт заметно набухли и все вместе стали грядочками, мало-помалу принимая чудесный вид сосцов сказочной волчицы, вспоившей Ромула и Рэма. Она не становилась безобразной даже в самые последние свои дни, потому что всё ее тяжелое было внизу, а там, у земли, это было на месте и хорошо. Мы накупили много говяжьих костей, варили прекрасный бульон и, смешивая с овсянкой, давали ей, сколько пожелает…
…Я задумываю новый план дрессировки собак, чтобы вся учеба проходила в полном молчании, чтобы все объяснения были только глазами и движениями рук. Если этого достигнуть, то можно приблизиться к совершенному пониманию их души прямо из себя самого. Тогда, может быть, научусь и любовь их понимать…»
|
|